Снился мне сад. Вишневый
В новом спектакле театра «Студия Л.Ермолаевой» «Вишнёвый сад» романс «Снился мне сад в подвенечном уборе» звучит дважды: сначала его беспечно напевает под гитару Гаев, пока Лопахин пытается в очередной раз объяснить ему и Раневской, как им надо распорядиться заложенным имением; затем, в самом конце, когда дом уже заколочен, и в нём — лишь забытый Фирс, в сгущающейся темноте звучит голос Вадима Козина, одного из самых популярных исполнителей этого романса.
Собственно, сад в сценографии Андрея Никитинских, действительно, словно сон. О нём говорят; им любуются, выходя на авансцену и всматриваясь в даль зрительного зала; о нём поют... А дом окружён не цветущими деревьями, а, скорее, видением сада, некими тенями былой жизни в каком-то неверном и неестественном свете. Не удивительно, что среди этих теней Раневской мерещится силуэт умершей матери. Тенью прошлого слоняется среди окружающих никому не нужный глухой Фирс (Владимир Михайлов). Былая жизнь уже давно ушла отсюда, хоть обитатели имения и не желают этого знать, пытаясь удержать призрак прошлого.
В этой чеховской истории, конечно, запечатлено его, Антона Чехова, ощущение слома эпох и конца собственной жизни. Но режиссёр спектакля, худрук «Студии» Сергей Волков считает, что эта пьеса «актуальна для каждого человека», ведь любому приходится рано или поздно расставаться с былым, «а прощание с прошлым всегда болезненно». И этот вечный мотив делает пьесу и её автора бессмертными; не случайно на программке спектакля приведены слова Антона Павловича: «Ни в коем случае мы не можем исчезнуть без следа... Бессмертие — факт. Вот погодите, я докажу вам это..». Он доказал: и сегодня зрители с замиранием сердца следят за переживаниями его героев.
Сергей Волков не пытается внешне осовременить историю: и костюмы, и винтажная мебель отсылают к началу прошлого века. И всё же она — не о прошлом, потому что тут есть правда чувств героев — они, каждый по-своему, страдают «здесь и сейчас». Особенно трогательна Раневкая (Екатерина Романив): она хотя и пытается бежать от наносящей раны жизни (из имения после гибели сына, из Парижа после предательства возлюбленного), но раны-то — внутри неё, и она, погружённая в свои страдания, не способна видеть внешнюю жизнь. Эту погружённость в страдание прекрасно передают и всхлипы скрипок: такова музыкальная тема Раневской.
Как, например, победная пляска Лопахина (Александр Тихонов) после покупки имения, которая превращается в пляску отчаяния: хотел спасти Раневскую, но ей его подвиг не нужен, она его и не замечает. Остаётся «дело делать»: рубить сад под дачные участки. Лопахин, вроде бы, единственный, кто не просто вписался в новую действительность, но и создаёт её. Вот он, новый человек: богатство, сила, азарт, — всё при нём. Но и он болен прошлым: и своим мужицким происхождением, и тем, что его когда-то, может быть единственный раз в жизни, именно здесь пожалели. Актёру удаётся передать эту двойственность персонажа, его попытку отказаться от чувств. Она — и в несостоявшемся поцелуе с Варей, и в том, как он заколачивает этот дом, словно своё прошлое.
А вот Варя (Анастасия Алёшина) едва ли не единственная здесь, кто имеет мужество принять судьбу с достоинством. В этом смысле к ней наиболее близка Шарлотта (Наталья Игнатова): внешне — полная противоположность серьёзной Варе, клоунесса. Но под этой маской — такое же принятие судьбы и одиночества, как у Вари.
Музыку к спектаклю написал Игорь Есипович. Часто между сценами слышатся звуки нарастающей тревоги, но вот появляются обитатели имения, завязываются разговоры, порой, беспредметные; звучат монологи вроде обращения к «многоуважаемому шкафу»... Нет, не слышат они, не хотят слышать этого тревожного шума времени. И звучит то музыка всеобщего веселья, то мелодия, отражающая сиюминутное настроение кого-то из героев.
Одиноки здесь все, но не каждый, как Варя и Шарлотта, имеют мужество принять своё одиночество. В этом непринятии трогателен «двадцать два несчастья» Епиходов (Евгений Хабиров) с его не стреляющим «ревОльвером»; смешон балагур Семионов-Пищик (Игорь Двоеглазов).
Пожалуй, наивный Гаев (Виталий Романов), живущий несбыточными надеждами спасти имение, единственный, кто хоть как-то объединяет семью: сочувствует сестре, утешает племянницу Аню. Но его простодушные порывы — раскрыть душу в выспренних монологах — обрываются скепсисом окружающих: да, и он одинок.
Аня (Анастасия Викторова) прелестна: очень похожа на мать и, скорее всего, повторит судьбу Раневской: так искренне она загорается интересом к Пете Трофимову, что вряд ли ей удастся избежать сердечной раны. Правда, пока, на этом этапе рождения спектакля, не очень понятно, что увлекло Аню в этом демагоге, выкрикивающем свои монологи, как заученные мантры. Надеюсь, хороший актёр Дмитрий Жалнов сумеет наполнить жизнью своего героя — «вечного студента» и «облезлого барина».
Думаю, и Ангелина Лыкова в роли Дуняши сможет добиться более тонкого рисунка. Пока превалирует истеричность героини, но уже появляются нотки и безотчётного счастья, и страха его потерять.
Пожалуй, единственный, кто научился в этом рушащемся мире жить в своё удовольствие — лакей Яша (Евгений Лыков). Это человек поживший, откровенно презирающий своих недотёп-хозяев и их окружение. Он и Дуняшиной влюблённостью пользуется, как должным, ничуть не заботясь тем, что губит её: «Ежели девушка кого любит, то она, значит, безнравственная». Яша — это торжество безответственного эгоизма. Уж ему-то, конечно, ничего не снится.
А вот зрителям удаётся погрузиться вместе с создателями спектакля в это прекрасное сновидение, прямо, как в завершающем романсе:
«Тени ночные плывут на просторе,
Счастье и радость разлиты кругом»...
«Жизнь-то прошла, словно и не жил...», — бормочет брошенный Фирс. А мы, зрители, даже на предпремьерном показе прожили эти часы очень насыщенно! И это — радость.